...Валя ехала, стараясь укрыться от взглядов в неком воображаемом пространстве. Она уткнулась в уголок дверей, ни на кого не глядя - и все равно чувствовала, как взгляды снуют по ее золотой лысине, золотым рукам... Она выходила из "Позитиффа", одержимая озорным чертиком: ей хотелось дразнить, эпатировать, изумлять целый свет - "вот вам!" Но когда она осознала, что она - лысая, выкрашенная золотом, как елочная игрушка, идет по улице, и на нее смотрят – и КАК смотрят... а особенно - когда зашла в толпу, и вокруг нее тут же забурлили стихийные давки зевак... Всеобщей интерес к лысой вызолоченной девушке оказался непосильным испытанием для чертика-озорника, - он сник, скукожился, и - осталась только стеснительная, растерянная девочка Валя, отданная толпе на посмешище...

Несколько раз ее спрашивали, откуда она такая взялась - и она говорила, что, мол - из театра, со спектакля. Ей сочувствовали - "тяжело, наверно, в таком гриме", она говорила - "нет, даже приятно..." Краска сидела на коже плотно, как лак на ногтях - не мазалась, не стиралась с рук, - и Валя уже верила, что будет ходить вызолоченной всю жизнь.

...Она вспоминала, как после бритья Миша отвел ее в душ, и она уже была готова к тому, что он сейчас разденется, полезет к ней - и начнется... но Миша вышел, оставив ее одну.

Когда закрылась дверь, она глубоко вздохнула, выпуская напряжение, - открыла кран, и - какое-то время просто стояла под теплой водой, ни о чем не думая, растворяясь в одиночестве и теплом дожде. Струйки, стекающие по лысине, оказались новым ощущением - приятным, даже волнительным, - и она отдавалась им без единой мысли в голове.

Вагина настойчиво требовала внимания, и Валя, не утерпев, подняла рычаг повыше, намереваясь снять душ со стены... Мощная, неожиданно прохладная струя вдруг ударила ей в лысину, пронзив и оглушив ее. Ощущение было настолько сильным и непривычным, что Валя застыла в столбняке, содрогаясь от жестких струй, которые, казалось, месили ей мозг, проникая сквозь него в глубину тела, исторгая легионы мурашек... Потом Валя стала поворачивать голову, подставляясь струям там и здесь, стала хрипеть и выгибаться от этого бешеного массажа... "Вот так, наверно, снимают скальп" - думала она, - "как же это приятно, Господи..." Вагина прямо-таки кричала - но Валя, освеженная, растормошенная нежданной водяной атакой, озлилась на себя: "нет уж, фигушки" - и решительно прихлопнула рычаг вниз. Обстрел лысины тут же прекратился, и несколько секунд Валя привыкала к пустоте, окутавшей кожу на голове, и мысленно следила за каждой струйкой на теле...

...Макияж наводился долго, кропотливо: Макс, невозмутимо нависший над Валей, создавал вокруг ее глаз нечто многослойное, многоэтапное. Валю страшно подмывало глянуть хоть вполглаза в зеркало, которое - она знала – было совсем рядом, - но большую часть времени ей пришлось провести с закрытыми глазами. А когда открывала, Максим требовал – «смотри вверх», накладывая ей краску у самых белков. Валя, усмехаясь про себя, думала: впервые в жизни подставилась настоящему визажисту, и надо же - обнаженной! Голое тело, хоть и было вне пределов ее зрения, давало о себе знать: ветерок от вентилятора холодил соски, и между ног щекотало ощущение стыдной пустоты...

Накрасив Вале веки, губы, наложив крем, Макс выпрямился... Валя только-только хотела глянуть в зеркало, как Макс вдруг развернул ее кресло в другую сторону - в глухой угол. Валя выворачивала шею, пытаясь найти свое лицо в отражениях, - но Макс пробасил "не вертись!", и Валя затихла. А он достал маленькую банку, тоненькую кисточку, поднес ее к Валиной макушке - и Валю вдруг пронзила тончайшая щекотка, проникнув в нее до самых пяток. Валя сидела, не шелохнувшись, пока Макс рисовал ей на макушке какой-то узор. Было впечатление, что он рисует не на лысине, а где-то внутри Вали, глубоко-глубоко - на самых чувствительных ее нервах. Из Валиной вагины вытекла капля сока и потекла по "щечке", усиливая щекотку и Валины мучения...

Макс спустился Вале на лоб, на лицо, провел несколько линий на плечах, на груди. Наконец макияж был закончен, и Валю повернули к зеркалу.

В который раз за сегодня она вскрикнула, не узнав себя. На нее смотрело гламурное существо, обнаженное, вызывающе сексуальное, не напоминающее ни единой чертой то, что Валя привыкла видеть в зеркале.

Вместо привычных умильных глазок зияли темные овалы женщины-вамп - мохнатые реснички-тычинки, антрацитовые с блеском веки, переходящие в перламутровое многоцветье по краям - у висков и под глазами. Радужные переливы, неожиданно возникающие из угольно-черных овалов глаз, казались колдовским сиянием, струящимся из-под ресниц-тычинок. Ее глаза были как диковинные цветы, волшебные и опасные - черные маки или орхидеи, - а многоцветье по краям было выткано тончайшими узорами-паутинками. По лицу шли радужные тени, искрился блеск, переходя на шею и плечи. Губы были темным цветком, бордовым в середине, темнеющим по краям, и тоже радужным - с голубым, зеленым, серебристым блеском. По бритой головке струились, спускаясь на лицо, тонкие узоры - хрупкие, чувственные, как побеги колдовских цветов, - охватывали бегущими линиями лицо, стекали на уши, на плечо, на грудь, растворяясь у самого соска. Верхушки ушей тоже мерцали радужными пятнами. На Валю из зеркала смотрел волшебный эльф, посланец иных миров, инопланетянка из темных снов фэнтези...

И все это сейчас заснимут, увековечат, - что она, Валя – ВОТ ТАКАЯ! И Валя задохнулась от пьянящей радости.

***

...Съемка шла на подъеме. Миша ходил с камерой перед Валей, вдохновлял ее, внушал и гипнотизировал, как режиссер, оглушал ее напором темперамента - и она принимала позы все более пластичные, зовущие, откровенные. Валя упивалась собой, своей сексуальностью, своим образом нездешнего колдовского существа - и летала по студии, как экзотический мотылек. Тело было необычайно легким, будто невесомым, каждый его миллиметр был чувствителен, как никогда - взгляды вонзались в него маленькими иголочками, проникая вглубь. Смущение было забыто, и Валя упоенно, благодарно подставляла объективам каждую клеточку своего тела. Желание бурлило в ней все сильней и сильней, распирая тело, добавляя чувственности в Валины движения.

Первая фотосессия пролетела, как миг: Миша вдруг сказал "Отлично, Валюш, ты была... нет слов! Спасибки огромные, - отдохни. Ша, ребята!" - и Валя, опешив, замерла - "как, уже все?"

Смывать макияж было горько до слез. Валя двести раз вырвала из Миши клятву, что она получит все фотографии до единой, - и потом, глянув на прощание в зеркало, поплелась в душ. К ней зашел Макс - "сама можешь не справиться". Вале было все равно, и она отдалась Максу, который снял ей грим ватными тампонами, а потом деловито вымыл ее гелем, задевая соски...

Чистая, розовая Валя была уставшей и возбужденной. В паху ныло, и каждый миг ее голого общения с "позитиффщиками" усиливал это нытье. Ей никто не предложил одеться, а сама она стеснялась. О Валиной наготе никто не говорил, но каждое ее движение, каждый жест сопровождался одобрительным переглядыванием - Валя замечала это, как и все женщины, и ей было лестно и возбудительно.

Она поела с "позитиффщиками", снова выпила розового шампанского (оно заструилось по телу, утомленному впечатлениями, как теплая радуга), посидела голой в глубоком кресле - обивка приятно холодила спину и ягодицы, - полистала фотоальбомы, стыдливо и восхищенно рассматривая обнаженных моделей... И вдруг - случайно услышала разговор своих мучителей в соседней комнате:

- Ты что, охуел? Да, я сам хотел ее трахнуть, да, я люблю лысеньких, а она - самая офигительная лысачка из всех, которых я видел, - но... Е-мое, ты что - не видел, какая она? Как она спускала, а потом сидела и плакала? У тебя что, хуй подымется на такую? - Говорил Миша, сердито и возбужденно повышая голос - потому-то Валя и услышала его, - Она же, не знаю... чистая, как фиалка! Ребенок ребенком... ей же десять лет, а не двадцать! При ее сиськах. Мы что, педофилы?

- Хуй-то подымется, - ответил кто-то, наверно, Костя, - уже поднялся, а вот душа... Хотя, с другой стороны - нафиг мы привели ее сюда?

- Чтоб ты спросил! Не, ребята, не трогаем девочку. Наоборот - упаковываем, радуем, холим и лелеем - и