Я жил тогда в поселке городского типа на берегу не широкой извилистой реки. Разливаясь по весне, она образовывала множество озёр вокруг посёлка. После того как большая вода уходила, дома жили рыбной ловлей. Наша школа, построенная ещё в древние времена, была единственной и мы, её ученики, практически все знали друг друга. Учился я не плохо, но больше всего мне нравились уроки физкультуры. Хотя ростом я был не большой и вставал всегда в конце шеренги, мне легко было справиться с любыми упражнениями и заданиями, которые придумывал нам учитель физкультуры, Константин Владимирович. Фамилию его я забыл, потому что мы никогда не пользовались ею.
Замкнутый по своей натуре, мужик он был справный, основательный. В пьянках замечен не был. Если когда мужики на танцах устроят потасовку по-пьяному делу, ему достаточно было появиться, и драка затихала сама собой. Ходили легенды о его борцовских качествах, о том, что он знал приемы самбо и карате. Но кружки он в школе не вёл и после уроков шёл в свою однокомнатную квартиру в одноэтажном каменном бараке, построенном заключёнными на бывшем болоте. Жены у него не было. Про неё тоже ходили легенды. Что она была просто красавица, что он приехал с ней из известного города. А потом она связалась с приезжим на отдых «шалопаем» и тот увёз её в большой театр.
Так шептались наши молодухи, с тоской поглядывая на его стройную фигуру, на то, как он колол дрова или разливал воду в вёдра у колонки. Это я сейчас понимаю, стоило ему только свистнуть, и у порога его дома выстроилась бы большая очередь претенденток в жёны. Но он не свистел, и старухи говорили, что он однолюб и сохнет по своей бывшей жене.
Его увлечением была фотография. Можно было с уверенностью сказать, что он снимал фотолетопись нашего района. Фотографии вклеивались в школьные газеты. Наша местная многотиражка ни разу не выходила без его работ. Печатались его фотографии на поздравительных и краевых открытках. И, даже, говорят в центральной прессе.
Об этом его увлечении я могу говорить долго, так как и сам был подвержен той же «заразе». На этой почве и завязалась у нас дружба. Ещё во втором классе я впервые побывал у него дома, и с тех пор мы часто работали вместе в его фотолаборатории, которую он организовал на своей кухне. Иногда мы засиживались допоздна, разбирая ракурсы, фокусы, контрасты и сюжеты.
Мать, царство ей небесное, ругалась, но не сильно. Она надеялась, что это увлечение поможет мне в выборе профессии. Да и она тоже была не старой женщиной… и без мужа. А где их, мужиков-то, взять?
Но это мое предположение.
Не скажу, что я был совсем невеждой, но я, безусловно, не мог связать воедино свои знания о «взрослой» жизни и применить их на практике. У меня было увлечение, и оно отнимало то время, которое я мог бы проводить бесцельно.
И в тот день я пришёл к нему. Отснятая на днях фотоплёнка, требовала немедленного распечатывания. Или просто - мне нечем было ещё заняться. Я знал, что он готовит материал для стенной газеты, и не ошибся. На кухонном окне висел маскировочный экран, учитель был дома и печатал новые фотографии.
Хорошо помню, как что-то сразу не заладилось. Я был не внимателен, меня отвлекала какая-то ерунда, происходившая со мной, а точнее, между ног.
Надо сказать, что я предпочитал бегать в тренировочных штанах. Знаете, такие синие трикотажные шаровары с вытянутыми коленями. Они меньше пачкались, так мне казалось, и в них всегда было легко и свободно. Да и мать меньше ругала, когда, вывалившись где-нибудь в грязи, я приходил домой, и сбрасывал их в таз с грязным бельем. Она ставила меня в большое корыто и поливала из ведра теплой водой. Другую одежду пачкать было нельзя.
Свет специальной лампы освещал помещение кухни. И вокруг всё отражалось красным цветом. Его лицо, стол, бумага на столе и в ванночках. И даже мои «тренировки» были темно-красными.
И в них что-то происходило вне моего желания.
Хорошо запомнил, что утром, писая в туалете, я так же чувствовал неудобства, связанные с торчком. Возможно, что-то подобное у меня было и раньше. Но, всё запомнилось на этот день.
Дергая свою пипку, я умудрился оголить головку. Моему взору открылось тело молодого «хищника», отороченное желто-белой мантией каких-то выделений. Испуг, что я сделал что-то не то, заставил меня, вернуть кожицу на место. А, если всё получилось легко, то, скорее всего, я проделал это неоднократно, размазывая, выступающую слизь по головке, и скидывая с неё, накопившиеся крупинки смегмы.
К тому же, возбуждение не проходило, а нарастало волнообразно, охватывая всё тело, по мере продолжения, фрикционного воздействия на этот орган. Стук в дверь туалета, оборвал мое исследование. Понятно, почему я был не в своей тарелке, приходя в кухню - фотолабораторию.
Учитель сидел на табурете в майке и трусах. А я стоял рядом и, переминаясь с ноги на ногу, старался принять более удобную позу. Но тот, кого мы называем потом «мужской гордостью», не слушал меня и норовил вырваться из-под резинки шаровар наружу. Я подтягивал их наверх, но через некоторое время всё возвращалось обратно, и резинка снова натирала головку моего члена.
-Не вертись! - фальцетом взвизгнул Константин Владимирович, роняя на пол отпечаток фотографии.
Резко нагнувшись за упавшим листком, он задел головой эту самую головку, и она проскочила, прижимавший её к животу, пояс. При этом резинка лопнула и мои «тренировки» моментально оказались на полу. Я увидел, как, освободившись от оков, мой член выскочил на свободу и залупился.
Он это тоже увидел.
Подняв лист с пола, учитель положил его на стол, и повернулся ко мне. Какое-то время он тупо смотрел на меня и на мой живот. И вдруг, подхватив под мышки, резким движением поставил меня к себе на колени. Мои штаны остались лежать на полу. А, расшалившийся член, звенел от напряжения, и мне казалось, что я вот–вот описаюсь от этого.
-Во-от, мальчик вырос! – выдохнул Константин Владимирович и уткнулся в мой пах лицом.
Слышно было, как он тяжело дышал.
Я обнял его за голову, машинально, чтоб не упасть. Учитель, осторожными укусами, целовал тело вокруг моего «кончика», то обхватывал его губами, то вдавливался в мошонку и яички. Я улетал, проваливался вместе с ним.
Хорошо помню, мне очень хотелось чего-то такого. Сладостная истома парализовала моё тело. Я боготворил его, я готов был сделать всё, что он пожелает.
Даже если будет очень больно, я вытерплю, только бы он любил меня, – почему-то вертелось в моей голове.
Мне казалось, что это, а я уже догадывался – «что это»,- будет очень больно. Так ассоциировались резкие толчки, сотрясавшие изнутри моё тело.
Держась за его голову, чувствовал, как мои ноги подкашиваются. Я падал, падал. Если бы не его могучие руки. Он то прижимал меня ими к себе, то